Прода от Лая по охуендеру :3 свежая, сочная, аппетитная, так бы и съел
Я счастлив
Охуенному дню охуенный конец

------------------
 Кинни, мурчание, ебля 2012-10-12 в 12:09 написал(а):

Чендлер - настоящий маньяк. Он может битый час стоять над плитой, крутя сковородку, пока масло не заполнит ее полностью, от края до края, без прорех. И вот он стоит, в своих домашних шортах и без очков, а Себастьяну хочется есть. Даже не так - жрать.
Себастьян учит маленьких ублюдков играть на пианино уже целый месяц. И на завтрак после первого урока с Динни МакКанди, начавшегося в шесть утра сорок минут, он готов сожрать мозги Динни в панировке из пальцев и изысканным соусом, полном загустевшей крови. Право слово, Себастьян готов позвонить своей первой учительнице фортепиано и разрыдаться в трубку слезами понимания. Он не представляет, как до сих пор жив, и вспоминает худенькие ручки миссис Стэнтон, порхающие над клавиатурой в черно-белой туманности восемьдесят восемь.
В одиннадцать утра окно между парами у Кэт, которую Себастьян про себя называет "Китти Литтер". Она пахнет примерно так же.
В двенадцать он будет полностью свободен аж до пяти часов вечера.
Чендлер, настоящий маньяк, идеально ровно разбивает яйцо. Себастьян подбирает губы в рот, открывая яркие десны, надеется, что у него с зубов не течет слюна.
Он сожрал бы даже Чендлера. Растрепанного, сонного, работающего на дому, господи прости, швеей, дизайнером доморощенным, в их общей спальне шаманящим с нитками, тканями и светло-коричневой, как корица или глаза Блейна Андерсона, бумагой для выкроек. В домашних шортах Чендлера с босыми ногами и светлыми растрепанными волосами.
От голода Себастьяну хочется тихонечко рычать. Он представляет, какой Чендлер вкусный. Как его светлые, прекрасные, мягкие волосы рыжеют от крови, словно он - девочка из "Зеленой Мили".
Как его теплый податливый ротик открывается, чтобы выплюнуть первый поток крови, а вместо ребер - одна сплошная воздушная яма, бесформенный ком сломанных и передернутых костей.
Непроизвольно, Себастьян облизывается. Он смотрит на розовую, нежную, теплую руку Чендлера, крутящую сковородку над включенной плитой, чтобы масло растеклось без пробелов по тефлоновому покрытию. Видит венки и сухожилия, двигающиеся под тонкой, как бумага, кожей.
Чендлер щебечет о новом заказе, раскручивая сковородку. Второй рукой Чендлер взбивает белки и желки в один омлет, льет молоко - из пакета в ложку из ложки в миску из пакета в ложку - и вдруг оборачивается.
Себастьян сидит на подоконнике кухни с сигаретой в пальцах, с губами, которые не прячут красноту десен и с зубов капает слюна, горячая, как кровь или раскаленный тефлон.
Между ним и Чендлером - четыре шага по линолеуму, уложенному сеточкой.
- Себ? - спрашивает Чендлер.
Четыре шага - раз, два, три, четыре.
Себастьян целует Чендлера в открытую шею, заставляет смеяться от щекотки. От Чендлера сладко пахнет молоком, снами и нитками мулине.
Совсем немного сырым мясом под теплой оберткой нежной кожицы.
Настолько немного, что еще можно сдержаться.